Газетно-журнальный репортаж — жанр трудоемкий, объемный, требующий не только личного присутствия и глубокого авторского проникновения в суть событий, но и человеческую душу, обнажающий конфликты и разоблачающий скрытые пороки Сегодня он не вписывается ни в одну из явных тенденций развития современных медиа. Особенно медиа постсоветских — не вполне свободных и весьма экономных. Однако в России уже пять лет выходит журнал, сумевший нарастить тираж до полутораста тысяч экземпляров и достичь коммерческого успеха, избрав основным жанром длинные, серьезные, далеко не попсовые репортажи.

Главный редактор «Русского репортера» Виталий Лейбин родился в Донецке, учился в МГУ, получил образование молекулярного биолога. Однако после стажировки в США вернулся в Россию и стал редактором. В 2003 году он возглавил сайт «Полит.ру», а в 2007-м вместе с единомышленниками запустил «Русский репортер». В успех их начинания верили немногие — тогда казалось, что репортаж в России уже никто не умеет ни писать, ни читать. Однако, как утверждает Виталий Лейбин, у журнала все получается.

— Виталий, журналу «Русский репортер», который вы возглавляете, в этом году исполнилось пять лет. Вы позиционировали его как издание для среднего класса. Удалось ли журналу завоевать эту аудиторию?

— Мы в процессе. Средний класс в России, к счастью, пока существенно многочисленней нашей аудитории. Но нам удалось вырваться из аудиторного гетто, в котором находилась качественная журналистика со времен перестройки. Многие издания работали исключительно в бизнес-нише, ориентируясь на платежеспособную аудиторию, потому что весь остальной народ был занят выживанием, элементарно не имея лишних денег и эмоциональных сил, чтобы читать качественную прессу.

Сейчас ситуация изменилась. По тиражам мы уже существенно обогнали тех, кто работает в узкой нише, но еще отстаем от любых западных аналогов. Скажем, у нас тираж 160 тысяч экземпляров, а у Time, Stern, Spiegel — миллионные тиражи. Мы считаем, что общенациональный журнал в России должен иметь тиражи такого же порядка. Но это зависит не только от нас и от платежеспособности населения, но и от типографии, и от того, как устроена сеть продаж и распространения. Инфраструктура в России развита достаточно слабо, и с этим связано много сложностей. Но мы работаем.

— В своей редакторской колонке вы как-то назвали своих читателей «прогрессорами». Что вы имели в виду?

— Это слово из романов братьев Стругацких. Они имели в виду ситуацию, когда в отсталое общество — например, средневековое, как в «Трудно быть богом» — попадает человек из другого, идеального, коммунистического общества. Он не может построить там демократию или коммунизм, однако пытается поддержать все здоровое, что есть в этом обществе. Мы, конечно, не считаем, что наши герои инопланетяне. Но они действительно на голову возвышаются над общественной депрессией, надолго поразившей наши страны. Это люди деятельные, и поэтому они оптимисты: если ты всегда занят делом, тебе не до сетований. Мы сами такие — не хотим работать на людей, пребывающих в унынии.

— Следовательно, вы пытаетесь вырастить мессианское поколение?

— Мы считаем, что эта аудитория — активный класс, прогрессоры, — это и есть главный политический класс в стране. И именно он в будущем должен получить политическое влияние и власть. Не административная бюрократия, не бездеятельная, непроизводительная толпа, а люди, которые что-то делают своими руками, которые сделали сами себя. Свободные люди. Нельзя сказать, что мы их выращиваем — мы сами выращиваемся с ними.

— Недавно «Русский репортер» по требованию Роскомнадзора удалил со своего сайта репортаж Марины Ахмедовой «Крокодил». Для наших читателей поясню: корреспондент журнала провела несколько дней среди людей, обреченных на скорую и мучительную смерть. Это наркоманы, употребляющие «крокодил», — убийственный синтетический наркотик, сделанный из аптечных препаратов. Виталий, скажите, не считаете ли вы, что этот текст действительно был «перебором»: и в контексте журналистской этики, и с точки зрения общественной морали?

— У нас были сомнения и дискуссии по этому поводу. «Русский репортер» не делает чернуху: в любой общественной проблеме мы стремимся найти положительного героя. Этот текст, естественно, не такой. Но все же Марина увидела в этих умирающих людях искру человеческого, поэтому мы рискнули сделать этот репортаж, и он получился. Мне кажется, что он вызывает сочувствие и боль. А главное, он — о важной системной проблеме, и может стать одним из тех политических и общественных актов, которые позволят, наконец, побороть эту беду — свободную продажу в аптеках препаратов, из которых можно делать смертоубийственные вещи. Мы можем спорить о материале, но его надо было публиковать. Есть такой уровень человеческого сочувствия, когда не опубликовать текст было бы актом цензуры и надругательства.

— Боролись ли вы за этот материал?

— Мы удалили материал с сайта по требованию надзорных органов, но, естественно, будем в судебном порядке отстаивать его. Мы считаем, что в нем нет признаков пропаганды употребления наркотиков, скорее наоборот.

— Как определяется тематическая повестка дня «Русского репортера»?

— Из двух важных течений. Одно из них очевидное — это новости. Поскольку мы — журнал, мы не пишем собственных новостей, а пытаемся разыграть или увидеть глубину в каждой из новостей, которыми занимаемся. Однако все равно тематика отчасти диктуется некоторой новостной повесткой дня. Вторая, чуть большая часть — это темы, выросшие из наших вопросов. Мы спрашиваем себя не о том, что бы нам хотелось написать, а о том, что бы нам хотелось прочитать. И считаем, что наш читатель точно такой же, как мы, ему интересно то же, что и нам.

— Всегда ли удается угадать с темой?

— Конечно же, нет. Мы как-то спрашивали у коллег из журнала Stern, как должна выглядеть правильная обложка. Они нам ответили: «Эх, если бы мы знали!». Если бы я всегда мог угадать с темой, это была бы идеальная, но не очень интересная ситуация. Как раз процесс поиска и формулирования темы — один из самых интересных эпизодов редакционной жизни.

— Кто в «Русском репортере» главный цензор?

— Наверное, по должности —  я. Но на самом деле, когда я считаю, что содержание недостаточно глубоко и я с ним не согласен, но текст качественный, я всегда ставлю такой материал. Главное для меня — наличие в тексте искренности журналиста.

Есть некоторое количество персонажей, с которыми я бы разговаривать не стал. Например, спросили бы меня пять лет назад, стану ли я брать интервью у Белова-Поткина, одного из лидеров националистического движения России. Я сказал бы: зачем с дураками разговаривать? Но у нас получился довольно глубокий и интересный очерк, и я его поставил.

Конечно, есть цензура в смысле редакционной политики, в смысле компоновки и дизайна номера, соблюдения баланса содержания. Речь идет о том, чтобы не заполнять весь номер чернухой — на каждой планерке мы со страшной силой боремся за то, чтобы были светлые герои и темы. Чтоб увидеть какую-то надежду.

— Влияют ли собственники журнала на редакционную политику?

— Нам очень повезло. Поскольку наши собственники — наши коллеги, журналисты, они точно знают, что редакционную политику не надо контролировать. Но поскольку это наши друзья и близкие коллеги, мы обсуждаем с ними темы.

— По каким принципам формировалась команда «Русского репортера»?

— Когда мы придумывали журнал, наш старший коллега Александр Привалов увидел план и сказал: план-то хорош, но кто писать будет? Нам казалось, что рынок репортажной и очерковой журналистики пребывает в таком упадке, что мы можем не найти желающих и способных для нас писать. Ядро команды мы собрали из единомышленников. А потом оказалось, что желание самих журналистов работать в придуманном нами ключе столь велико, что появилась обратная проблема — где публиковаться всем желающим работать в стиле «Русского репортера».

— Назовите три основные составляющие хорошего репортажа.

— В хорошем репортаже должна быть человеческая история, а это значит конфликт, герой и общественная значимость.

Конфликт — это ключевая штука. Хороший репортаж составлен практически по тем же принципам, что и киносценарий или драма. Потому что жизнь вообще не устроена плоско. И когда мы рассказываем интересную историю, она не может сводиться к тому, что человек плохой-плохой или хороший-хороший. Человек должен меняться, и в этом состоит жизнь. А меняться человек может только в состоянии конфликта. Когда он с чем-то борется — с собой или обстоятельствами.

Если этого нет в репортаже, это сразу становится видно: он становится плосок и неинтересен, в нем нет истории. В репортаже должна быть человеческая драма. Герой в репортаже — это человек, который изменился или что-то изменил. То же самое в фильме: если герой не изменился за время описываемых событий, то нет и сюжета — он должен что-то сделать, преодолеть обстоятельства. И это происходит только через конфликт. Возможно, через продуктивный конфликт, столкновение с реальностью.

У нас было блестящее интервью Марины Ахмедовой с Рамзаном Кадыровом. Неоднозначный герой. Многие считают его чистым злом. Но это интервью оказалось интересным, потому что даже в чистом зле есть другая драма. Марина начала разговаривать с ним об отце, об Ахмате Кадырове, убитом в результате теракта. Раскрылись его отношения с отцом — патриархальные, но основанные на любви. Это — человеческая драма. Если она раскрыта, то есть история.

— Сегодня все больше печатных медиа вслед за своей аудиторией переходят в интернет. Выживет ли в интернете репортаж как жанр традиционной журналистики? Если да, то как он изменится?

— Мне кажется, что для каждой большой мировой тенденции всегда есть контртенденция. Мы понимаем, что в мире огромный бум и рост непрофессиональной журналистики, контент которой производится самими читателями/зрителями/слушателями и участниками событий. Любительские фотографии благодаря технике и вдохновению бывают не хуже профессиональных. Но профессионал, в отличие от любителя, сделает хороший репортаж в любом случае, а любитель — только когда ему посчастливится попасть в нужное место или когда его поразит вдохновение. И мне кажется, что параллельно с распространением самопального онлайн-контента будут расти требования к профессиональной журналистике. Она будет становиться еще более профессиональной, чтобы ее контент еще более отличался от распространяемого в интернете непрофессионального.

Мы успешны, потому что наш контент удобнее читать на бумаге. Большой текст все еще удобнее читать именно так. В интернете легко прочитать заголовки и просмотреть быстрые новости. Но, если ты действительно хочешь эмоционального чтения, тебе лучше взять бумажное издание. Поэтому наш репортаж максимально отличается по форме от сообщений, принятых в интернете. Он длинный, похожий даже больше на литературный рассказ, чем на новостную заметку. Он неформальный. Если в интернете сознание плывет, не останавливаясь на эмоциях, то наш контент крайне эмоционален. У нас фотографии на целый разворот. Такого качества соприкосновение с искусством репортажной фотографии в интернете пока еще невозможно. И не только из-за ограничения с пикселями, но и потому, что культура смотрения фотографий в интернете другая. Большая, великая фотография на развороте журнала, конечно, производит гораздо больше эмоциональных впечатлений, чем даже полный экран компьютера.

— Вы публиковали на сайте «Русского репортера» материалы Wikileaks. Зачем? И как вы оцениваете последствия их публикации в мировом и в российском масштабе?

— Зачем? Мне кажется, что это прекрасная журналистская история.

Ни один вменяемый журналист, если у него есть такая возможность, не может отказаться от такой бомбы. Правда, не все у нас вменяемые, но мы в России были первыми, кто рискнул, увидев в этом бомбу. Многие ведь сомневались. А вдруг, мол, нами манипулируют, а вдруг там будет что-то такое против России, чего мы не сможем публиковать. Мы же рискнули и, кажется, выиграли. Это было очень интересно: афганское и иракское досье Wikileaks, а особенно слив дипломатических депеш — это огромная медийная сенсация. Это также бесконечно ценный материал для историков будущего, поскольку такой открытости в политике для истории любой эпохи еще не было.

Да, многие говорят, что мы, мол, не узнали ничего нового. Но что значит «новое»? Одно дело предполагать, другое — увидеть доказательства, реальную кухню мировой дипломатии. Некоторые публикации имели прямые последствия. Например, одной из причин начала «арабской весны» — революции в Тунисе — была публикация Wikileaks о коррупции в этой стране. Ряд досье о Кыргызстане и других среднеазиатских государствах вызвали прямые политические последствия. Людям, которые слишком много болтают в разговорах с американскими дипломатами, мне кажется, теперь не так удобно слишком много болтать. И это, по-моему, хорошо. Если тебе есть что сказать, скажи это обществу, а не в тайных разговорах с дипломатами.

Там ведь есть вещи просто потрясающего литературного качества! Разговор американского дипломата в Кыргызстане с сыном бывшего президента — это просто великолепно! Описание дагестанской свадьбы — поэзия! Которая, к тому же, раскрывает механизмы дипломатии. Мне кажется, что это был очень интересный и сильный материал.

Василий Келеберда

Фото Елены Клименко

Источник: Редакторский портал